Когда Люся сделала ремонт в своей крохотной полуторке и переставила мебель, выяснилось, что стена в комнате как-то пустовата.
Что-то просто просилось быть повешенным на эту стену. И Люся поняла, что именно и где это найти.
По выходным художники оккупировали сквер. Реализмом там и не пахло. На пьяной улице танцевали пьяные развеселые дома, странная многоногая лошадь скакала по фиолетовому полю, и на фоне занавески цвета запекшейся крови сидела еще более странная женщина — одновременно и в фас, и в профиль. И сами художники были под стать своим произведениям.
Не сразу Люся нашла то, что надо. На картинах у солидного дядьки в берете красивые девушки вбегали в набегающие волны, выглядывали из-за белоствольных берез, лежали, жарко раскинувшись в разнотравье, глядя на зрителя со скромным лукавством. Правда, смущало то, что девушки были голыми, а та, что вся в лютиках и васильках, напоминала хрестоматийные строки: “под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит, как живая”.
— А вы пишете портреты? — спросила Люся.
— На счет раз, — ответил художник.
— А сколько это будет стоить?
Художник ответил. Люся про себя ахнула, но не отступила:
— А с котиком на руках можно?
— Хоть с крокодилом, но за котика придется доплатить.
И хоть у художника и было заказов по горло, но как раз сейчас он оказался немного свободен, так что начнет портретирование уже сегодня вечером.
Художник пришел, как договаривались, но не с кистями, красками и мольбертом, а с дешевой “мыльницей”.
— Сейчас так все делают. Вот Никас Сафронов — страшные тысячи за портрет берет, а тоже по фотографиям, — объяснил художник.
— Ну, давайте пожелания.
— Знаете, — сказала Люся, смущаясь, — я бы хотела быть на портрете помоложе. Немножко. Чуть покрасивее. В голубом платье — любимый цвет. Потом, вот волосы, у меня, видите ли, аллергия на любую краску, а всегда хотелось быть с такой рыжинкой. Ну, вы понимаете?
— Чего ж тут не понять, — сказал художник. — Все так хотят, чтоб с рыжинкой. Идите, переодевайтесь. И кота берите.
Люся замялась:
— Платье я не купила. Такие цены. Что платье — сносишь, и как не было. А портрет на всю жизнь. Вы уж как-нибудь сами платье, пожалуйста. А котик у меня такой, знаете, своеобразный. Пушок! Пушок!
Художник только крякнул, увидев Пушка, подобранного в младенчестве и за два года превратившегося из трогательного, жалобно мяукающего комочка в наглую, бесчувственную и прожорливую скотину (и безо всяких там глупостей, типа уютных мурлыканий на коленях у хозяйки), причем все эти качества явственно читались на его шкодливой морде. Но Люся его нежно любила.
— Котика тоже подправим, — решительно сказал художник.
Нафотографировал Люсю и кота и ушел с авансом.
Но не исчез, не обманул, через неделю принес портрет.
Тетки из Люсиной бухгалтерии, пришедшие посмотреть и ремонт, и портрет, проглотили свои раздвоенные языки.
С портрета со скромным лукавством глядела сидевшая в кресле молодая красивая женщина, с рыжеватыми волосами, в открытом голубом платье, немножко похожая на Люсю, а на руках у нее был огромный рыжий кот чрезвычайно умильного вида.
Но было на портрете кое-что еще, отчего заткнулась даже главная кобра Кира Семеновна. Рядом с креслом на картине был придуман дверной проем в прихожую, и художник даже нарисовал в этой прихожей вешалку, на которой висели мужской плащ, мужская куртка и черная мужская шляпа.
Все-таки это был очень хороший художник...
Наталья Волнистая
